По статье Д. Урнова "Ничего не теряй из прошлого, без прошлого нет будущего..."

          Не много найдется в истории отечественного коннозаводства таких многогранных и монументальных фигур, как Яков Иванович Бутович (1881-1937), выдающийся специалист в своей области, он же и незаурядный писатель-
мемуарист. Значительную часть своих мемуаров Бутович написал в условиях исключительных - тюремного заключения. Начал он писать мемуары после того, как отдал свой конный завод государству, продолжал писать и в тюрьме, создавая, с обстановкой по контрасту, страницы благоуханные, близко к тургеневской «Лебедяни» (колыбель рысистых бегов).
          «Воспоминания коннозаводчика», созданные на исходе 1920-х годов, увидели свет почти восемьдесят лет спустя. В 2003-201 Огг, благодаря самоотверженному труду энтузиастов, специалистов- иппологов и любителей лошадей, «Воспоминания» оказались, наконец, изданы в трех томах: «Мои Полканы и Лебеди», «Лошади моей души» и «Лебединая песня» - всего более тысячи страниц.
          Бутовича долго не было в общественном сознании. Но не было и лошадей как темы, достойной общего внимания и широкого обсуждения. Стену общественного отчуждения пробить бывает труднее, чем преодолеть сопротивление цензуры. Наконец, энтузиастам это удалось и, будем надеяться, не пропадет их труд: Бутович займет достойное место в ряду заметных явлений XX века.
          Но кто в свое время из двух яростных противников, Бутович или Владыкин, оказался прав, если сегодня судить по тому, как говорится у конников, что показывает финишный столб? Личные недостатки Владыкина, отмеченные Буто- вичем, оставим в стороне, и не потому, что нет основания Яков-Иванычу не верить, а потому, что речь идёт о правоте исторической. Вполне возможно, Владыкин был таким, каким он описан Бутовичем: самовлюбленным, истеричным, двуличным и даже нечистым на руку. Однако сам же Бутович говорит о Владыкине, что он дело понимал. Как же их рассудило время? Владыкин добивался резвости и стоял за скрещивание орловцев с американским рысаком. А Бутовича (мы у него читаем) этот показатель не особенно интересовал. «Не резвость, а тип», - говорил он Владыкину, на что тот отвечал издевательским смехом.
          Тогда, очевидно, Бутович был прав. Лошадь ещё сохраняла универсальное значение, исходный принцип создателя орловского рысака графа Орлова-Чесменского оставался верен: орловец должен быть годен «в подводу и под воеводу». Вплоть до наших дней рысак ещё рассматривался, прежде всего, как улучшатель крестьянско-колхозной лошади. Бега или рысистые испытания считались проверкой качеств улучшателя. К нынешним временам ситуация радикально изменилась: кто первый у столба, тот и нужен, а чтобы оказаться первым требуется резвость. На международном беговом кругу, что ни заезд, разыгрывается с резвостью рекордистов прежнего времени, и даже ещё резвее. А Бутовича столб интересовал во вторую очередь. Яков Иваныч говорит: «Я спортсмэном никогда не был». Между тем сейчас у рысаков, каких угодно, основное и даже единственное назначение - спорт.
          За последние годы выпала мне удача побывать на мировом форуме рысачников, так называемой Конференции Международной Рысистой Ассоциации. На Конференцию съезжаются со всех континентов представители многих стран от Англии и Австралии до Франции и Норвегии, от Южной Африки и, конечно, Канады и США, - всюду, где есть бега. Моя роль, как обычно, была слушать и переводить. На последней Конференции, проходившей в Нью-Йорке, особую сессию отвели орловским рысакам. Делегация Российского Содружества Рысистого Коневодства привезла выставку, в том числе, три тома воспоминаний Бутовича и репродукции картин из его коллекции. Пламенную речь во славу орловского рысака произнесла американка Джудит Робинсон, у которой есть небольшая ферма, а на ферме пара жеребцов-орловцев мельниковского завода. После неё говорила Вице-президент нашего Содружества, мастер- наездник Алла Михайловна Ползунова, а я переводил, глядя в зал, полный вершителей судеб современных бегов.
           На сугубо деловых лицах - умиление. В перерыве подходили и выражали восторг: тронули наши дамы деловую аудиторию своей преданностью орловскому рысаку. Сочувствие полное, но - неделовое. Дескать, отдаем должное вашей любви, любите на здоровье, даже похлопаем, но к делу любовь отношения не имеет. Столб показывает, что сейчас и рядовые рысаки должны бежать с резвостью рекордиста 1930-х годов Грейхаунда, легендарного, как ваш орловец Улов.
           По всему миру работникам рысистого дела, с удовольствием прослушавшим апологию орловского рысака, приходится вести жесточайшую борьбу за выживание, в которой верх берет наилучшим образом приспособленный. К чему? К современным условиям. Нынешняя публика, в своем большинстве, идёт на ипподром не из любви к лошадям, а ради азарта. Во что играть и на что ставить этой публике почти безразлично, и крутящийся шарик для неё даже занимательней бегущей лошади. Устроители рысистого дела нашли выход: на современных ипподромах играть можно во что угодно, ипподромы и название переменили, стали казидромами - помесь казино и бегов.
           После Конференции мы вместе со всеми участниками, переходя от теории к практике, поехали на бега, и наш автобус заблудился в поисках того самого ипподрома, где некогда выступали Мария Бурдова, Виктор Ратомский и Александр Хирга. Я помню тот же ипподром с 1969 года - тогда это было видное сразу с дороги монументальное зрелищное предприятие. Наш шофер кружил и кружил, несколько раз мы проезжали мимо какого-то огромного Эмпайр Сити (Имперского Града), пока не догадались спросить, где же ипподром, и оказалось, что некий, сравнительно недавно воздвигнутый Дворец Азарта выдвинулся в первый ряд, а ипподром оказался на задворках. Наконец, доехали, и я сразу спросил у служащих; открыт ли по-прежнему внутри трибун рысистый музей со старинным беговым снаряжением времен Кейтона. Что вы, говорят, давно закрыт, всё занято игровыми автоматами. Так что у воротил рысистого дела, которые слушали тронувшие их речи про замечательных орловских рысаков, жизнь состоит из напряженной борьбы не за что-нибудь ещё, а за существование. Им ли до любви и преданности?
          Однако их безразличие - не приговор орловскому рысаку, как и всякой другой конской породе. Их логика такова: «Есть у вас средства поддерживать вашу отечественную породу, и поддерживайте, но мы вам, к сожалению, кроме искреннего сочувствия, ничем помочь не можем, нам бы самим выжить!». И это при том, что размах мирового рысистого дела поистине глобальный. Каждые пять минут на земном шаре где-нибудь происходит заезд, и в любой точке планеты можно через Интернет сделать ставку на этот заезд, где бы вы ни находились.
          Нужно ли гнаться за рекордами и деньгами? Это должны решить наши конники-профессионалы. Мне лишь известно, что можно и нужно найти в конном мире свое место, что называется «нишу». Кроме скачек, бегов и всевозможных конских состязаний, лошадь сейчас не находит другого, достаточно заметного, применения. Но ещё в 1970-х годах профессор Бобылев, Завкафедрой Коневодства Ветеринарной Академии (его отец оказал Бутовичу неоценимую помощь), приводил такой парадокс: сегодня больше людей, чем когда-либо в истории, ездит на лошадях. Почти нигде и никто не пользуется лошадьми как транспортным средством. Уже не пашут на клейдесдалях, каких из Англии в Россию во времена Бутовича вывозил профессор Кулешов, но клейдесдали благоденствуют под протекцией Ассоциации любителей клайдесдалей. И ассоциации существуют вокруг каждой породы: от арабских коней до лилипутских пони. На ипподромах Казани, Пятигорска, Ростова и Ташкента скачут в основном не английские чистокровные, а чистопородные ахалтекинцы, буденновцы, кабардинцы и терцы, доставляя любителям лошадей не меньшее удовольствие, чем приносят международной публике так называемые классические скачки.
          Можно лишь фантазировать, мечтая о возникновении некоей новой породы, в которой окажутся воплощены лучшие свойства многих кровей, как некогда Орлов-Чесменский, собрав в Москве и под Москвой пятнадцать пород, создал свою породу - орловскую. А со временем оказались соединены усилия двух выдающихся коннозаводчиков- соперников - графа Орлова и графа Растопчина. Они соперничали между собой жестоко, ревнуя к успехам друг друга, однако каждый, имея средства, мог позволить себе по-своему понимать ведение породы и осуществлять свои замыслы, как их светлостям было угодно, а уже посмертно их примирили уникальные орлово-растопчинцы.
          Неустранима была дореволюционная неприязнь между метизаторами и орловцами, это запечатлено Бутовичем. После революции, зажатые централизованной системой распределения средств, два знатока, Бутович и Владыкин, понимавшие дело, но понимавшие по-разному, враждовали до взаимоуничтожения. Но кто знает? Вдруг ход времени примирит врагов, орловцев и метизаторов, и возникнут в отечественном коннозаводстве условия, при которых окажутся возможными и ярко выраженный отечественный тип, и мирового уровня резвость?
          Ирония истории сказалась в том, что Прилепы Бутовича сохранились и остались одним из лучших у нас конных заводов, но - чуждого Бутовичу направления. Когда я начал ездить у «сидевшего на Прилепах» Грошева, это была лучшая в стране метисная заводская конюшня. Заведовал Прилепами отставной кавалерист, отбывший лагерь, Е. Н. Долматов. Он и Грошев - эти два человека из конного мира, которых я хорошо узнал, были образцовые профессионалы. Они знали в своем деле всё и поэтому были свободны от фанатических пристрастий.
          Долматов, назначенный, после Прилеп Директором Московского ипподрома, пробил окно в зарубежный конный мир: наши рысаки побежали на ипподромах Западной Европы и Америки. На нашем ипподроме впервые, со времен Кейтона, выступил американский рысак. Тот самый Апекс-Гановер, что в обмен на семь полуторников остался у нас, был поставлен производителем в Прилепы и дал удачный приплод.
          Общение с заграницей тогда было процедурой сложной, международная телефонная связь осуществлялась патриархально: разговор заказывался через телефонистку, и ждать разговора приходилось долго. В этом я помогал Долматову. Сидя в Долматовском кабинете в ожидании звонка, читал прошлые беговые программы, рассматривал старые фотографии: накопились там залежи конной печати.
          Попался снимок: лошадь на выводке держит господин, плотный и даже полноватый, в шубе и шапке, среднего или, пожалуй, ниже среднего роста. Ни в коем случае не мог я подумать, что это и есть Бутович. Яков-Иваныч после всего того, что я наслушался о нём, представлялся мне не только крупным коннозаводчиком, но богатырской фигурой: таким, каким в повести «Внук Тальони» изображен его духовный двойник Бурмин - высоким и могучим.
«Евгений Николаевич, кто это?» - спросил я у Долматова. Директор взглянул и, видно, сразу узнал, но ответил не сразу. У ответственного работника на лице, которое обычно имело выражение напряженное и озабоченное, постепенно проступили черты размягчения. Лицо словно озарялось. Очами своей души Долматов, кажется, видел уже не толстячка, он зрил некое человеческое чудо, какое, при имени Бутович, возникало пред умственными взорами Попова и Румянцева, Грошева и Демидова.
          Наконец, Евгений Николаевич произнес коротко и веско только имя, как будто имя само за себя, без пояснений, должно было сказать достаточно каждому, кто хоть сколько- нибудь близок к миру лошадей. Директор Московского Ипподрома выговорил, будто говорил о хорошо ему известном человеке: «Яков-Иваныч». По своему возрасту Долматов мог встречать Бутовича, а встречал или нет, спросить я не успел. Повышенным тоном заголосил телефон. Нас вызывал ипподром, расположенный под Нью-Йорком, тот самый, что много лет спустя, в 2012 году мы с трудом обнаружили в на задворках Игорного Дворца.
          Обрадовался бы такому звонку Бутович? Он не отступился бы от своей преданности орловскому рысаку, кто в этом усомнится? Но все же, как прочитавший и перечитавший удивительные по искренности и выразительности страницы «Воспоминаний коннозаводчика», я имею основание думать, что Яков-Иваныч был бы не прочь услыхать такой звонок. Ведь, судя по тому, что мне рассказывали о нем, он, в конечном счете, стоял за успехи и престиж всего отечественного рысистого дела.
          «Воспоминания» Бутовича, будут ли читать их полностью или в сокращении, если и не возымеют шумный успех, то всё же, думаю, войдут в круг обязательного чтения в составе обширной отечественной мемуарной литературы. Кто прочел «На рубеже веков» поэта Андрея Белого, «За кулисами политики и литературы» государственного чиновника Е. М. Феоктистова, «Мои воспоминания» театрального деятеля Сергея Волконского, «Воспоминания» художника М. В. Добужинского, «Записки» книгоиздателя В. М. Сабашникова и многие другие мемуары, тот не пожалеет, прочитав и коннозаводчика Бутовича, хотя бы ради полноты представлений о пореформенной, предреволюционной и постреволюционной России. Прошлое берут в будущее, по словам Анатоля Франса, которые Бутович поставил эпиграфом к своим «Воспоминаниям». А практический вклад Яков-Иваныча в сохранение и развитие породы орловских рысаков, по мнению специалистов, - это заслуга уже неустранимая.

Д. Урнов
Журнал "Коневодство и конный спорт", №13/2013 г.